Книга Молоко без коровы. Как устроена Россия  - Денис Терентьев

Почувствуйте разницу: не дурак-начальник все развалил, а создана система, в которой даже у умного, трижды образованного министра ничего не получится. И даже если наш смышленый соотечественник изобретет смартфон нового поколения, это ровно ничего не даст российской экономике. Потому что в ней есть системный просчет, неправильно застегнутая первая пуговица. Грэхэм вспоминает, что россияне неоднократно спрашивали его, как им сравняться с Массачусетским технологическим институтом в разработке следующей большой сенсационной научной вещи. Наши умники почему-то напрочь не понимают, что ключ к успеху не просто в культуре МТИ, а в общественных институтах Бостона и США в целом.

Слово Грэхэму: «Что это за элементы культуры такие, которые позволяют идеям разрабатываться и вливаться в коммерчески успешные предприятия? Демократическая форма правления; свободный рынок, где инвесторам нужны новые технологии; защита интеллектуальной собственности; контроль над коррупцией и преступностью; правовая система, где обвиняемый имеет шанс оправдаться и доказать свою невиновность. Культура эта позволяет критические высказывания, допускает независимость, в ней можно потерпеть неудачу, чтобы еще раз попытаться, – вот некоторые из неосязаемых характеристик инновационного общества». Но русские все равно задают вопросы по конкретным технологиям: как, например, нанотехнологии могут принести успех? И уставший от этих вопросов ректор Массачусетского технологического в сердцах однажды бросил: «Вам нужно молоко без коровы».

«Молоко без коровы» – это образ-ключ к пониманию многих российских трендов. Молоко без коровы – это когда 70 % лекарств, продающихся в аптеках, – российского производства. А почти все суспензии, из которых они сделаны, – импортные. Когда судостроительный завод рапортует о 10-кратном увеличении производства. При этом у него нет ни одного частного заказа. Что будет с этим заводом, когда закончится оборонный контракт на ракетные катера? Молоко без коровы – это когда эмигрировавшего в Британию ученого средней руки заманивают обратно в Россию сказочными условиями работы, чтобы по три раза на дню рапортовать о «возвращении умов». А десяток молодых перспективных магистров в это время увозят свои идеи за границу, потому что в России они никому не нужны.

Сам Грэхэм привел пример инновационного центра «Сколково» – амбициозного и дорогого клона Силиконовой долины под Москвой. Многомиллиардные вложения дали крайне незначительную отдачу – на фоне коррупции, раздутых административных расходов, устаревшей структуры. 90 % новых компаний не выживают здесь дольше 3–4 лет. И на первый взгляд кажется нелепым связывать провал проекта, например, с гибелью независимой прессы или практикой судов, где 99 % уголовных дел завершаются обвинительным приговором. Но связь есть: инноваторы и рисковые предприниматели вроде Илона Маска вряд ли окажутся настолько безумными, чтобы работать в стране, где какой-нибудь генерал может все у них отобрать. А значит, и модернизация, при которой не работают значительные блоки рыночных механизмов, вряд ли будет успешной.

Словно в подтверждение слов Грэхэма спустя четыре месяца, в октябре 2016 г., в Сколково заработал форум «Открытые инновации». Чтобы убедить зарубежных партнеров в торжестве наших технологий, событие почтил премьер-министр РФ Дмитрий Медведев. Уже в ходе пленарного заседания после четырех сильных хлопков повалил плотный дым. Присутствующие посчитали было, что это часть шоу, но вскоре гостей в дорогих костюмах, как пионеров, погнали к пожарным выходам. Картину технологического превосходства дополнил еле живой Интернет, во время сессий выключались свет и микрофоны. Медведев в очередной раз не стал искать в произошедшем системные причины, отметив, что российским инновациям еще есть куда расти.

На словах тот же Медведев мечтает выстроить такую систему, чтобы «люди масштаба Сикорского или Теслы могли не только предлагать новые решения, но и опираться на существующую структуру поддержки, успешно коммерциализировать их». То есть премьер вполне здраво понимает цель. Но рост государственных расходов на науку и образование в 2000-е гг. дал лишь временный эффект, потому что в тот же период потеряла самостоятельность Государственная дума, упразднили выборы губернаторов, а бизнес в регионах отдали в кормление силовикам и наместникам Москвы. Еще раз: прямой связи с развитием науки и здесь нет. Но отсутствие противовеса «вертикали власти» делает любые инвестиции, в первую очередь долгосрочные, очень рискованными. А нет инвестиций – нет ни производства, ни науки.

По данным Росстата, из России уезжает от 5 до 10 тыс. специалистов с высшим образованием ежегодно. Ведь сегодня наука на основе закрытых КБ невозможна, ученым нужны международное общение, обмен технологиями. А изоляция и жесткое регулирование Интернета ставят крест на многих разработках. По словам бывшего директора по развитию «Сколково» Максима Киселева, инноград стал «инкубатором для эмигрантов». И важно понимать, что уехавшие ученые – не корова, а то же молоко.

Почему же в России выстроилась модель общества, при которой экономика чувствует себя коровой на льду? Что мешает тому же Медведеву выступить ледоколом реформ, чтобы в России имело смысл оставаться не только ученым масштаба авиаконструктора Игоря Сикорского, но и хотя бы студентам «Сколтеха»? Почему так популярны и постоянно используются первыми лицами теории о некоем «особом пути России»? Наши буренки устроены иначе, чем американская, германская, японская, бразильская или финская коровы? И им не подходят те оправдавшие себя институты, на отсутствие которых в нашей стране сетовал профессор Грэхэм? И самое главное: наше отставание поправимо или нет?

В нашей стране известна поговорка: «В России никогда не будет так хорошо, как мечтают глупые русские, и так плохо, как боятся глупые евреи». Все 28 постсоветских лет я слышу о том, что нашу страну растаскивают, грабят, продают, закладывают и насилуют, что мы бесконечно отстали во всевозможных международных гонках. Тем не менее уровень жизни людей зримо вырос, а нынешняя трансформированная экономика, несмотря на высокий уровень дирижизма и зависимость от экспорта сырья, явно предпочтительнее административно-командной системы СССР. Сегодняшние патерналистские тенденции лучше ситуации, когда предпринимательство уголовно наказуемо, а выезд за границу нужно два года согласовывать в обкоме. Как в анекдоте: может, это и «ужас», но не «ужас-ужас-ужас». Но союзные времена грозят вернуться. Главная опасность в том, что оказавшимся у руля группам интересов выгоднее продвигать имидж великой страны, а не благополучной. А премьер Медведев – важная, но не определяющая часть этого дискурса.

На поверку история с «особым путем России» тривиальна: похожие концепции имеют хождение в десятках стран. Средневековые поляки гордились, что именно они стоят на страже католического мира, защищая его от нашествий с Востока. А английские пуритане в XVII веке верили, что как раз они богоизбранный народ, с которым Господь договорился построить Царствие Небесное на земле. Философ Николай Бердяев пишет, что натыкался на сочинения об особой роли в истории Венгрии и Эстонии. А политолог Александр Оболонский находил в Латинской Америке представление об уникальной «чилийской духовности» и «перуанском народе-богоносце».